Палец на спуске - Страница 24

— Ты действительно не понимаешь, Ярослав?

Ярослав встал, подошел к окну и засмотрелся на пустынную улицу. Он делал так, когда хотел что-нибудь написать и раздумывал, еще не решаясь взять карандаш.

«Я ведь не говорю правду. А между тем все понимаю. И уже давно. Ничего в этом плане не меняет и то, что еще в первой половине дня я выглядел как… Чувствовал я одно, а вел себя совсем по-другому. Но почему все это случилось именно со мной?»

Он отвернулся от окна. Его лицо заметно побледнело.

— Что с тобой, Ярослав?

— Мария! Сегодня утром я действительно был против Якуба!

Мария только теперь поняла, что она, собственно, еще не знает, почему здесь так неожиданно появился Алоис.

— Что же там у вас происходило утром? Вы оба были там, но по радио выступал только папа…

— Со вступительным словом выступил редактор Галирж.

— Это было самое ужасное, и я…

— Я знаю. Но отца позвал туда кто-то другой. Я даже не знал…

Молчание. Затем Ярослав продолжал:

— Примерно то же самое, что говорил Галирж, происходило и утром. Это была… подготовка…

Снова наступило молчание, короткое, но бездонное. Потом Мария спросила:

— И ты был на их стороне? На стороне того редактора?

— Нет, Мария, не был… Но тем не менее я был против Якуба. Как раз потому, что я ничего не понимаю.

Мария пристально смотрела на Ярослава, и в ее глазах был страх. Нет, она боялась не за Ярослава. Его она уже хорошо знает. Знает, что Ярослав не лжет. Но она также знает, что он не любит вставать на ту или иную сторону, что он любит искать пути, которые примиряют противоречия. Если Мария оживит в памяти речь того редактора и слова своего отца, она сумеет хорошо представить, где примерно между ними находился Ярослав.

Нет! Ярослав все понимает, хорошо понимает. Но он боится! Он, собственно, потому против Якуба, что не был целиком на его стороне. Следовательно, все это зашло уже слишком далеко… А сейчас вопрос уже встал ребром: так или иначе! От этого в ее взгляде появился страх.

— Что будешь делать, Ярослав?

В ушах Ярослава зажужжали слова отца Алоиса: «Мой сын знает, что надо сделать, чтобы избежать позора… мой пример научил его…» И если Мария не вкладывала в свой вопрос именно такой смысл, Ярослав его понял так. Неужели опять придется прибегать к такому примеру? И снова нож завибрировал рядом с виском.

А потом он, видимо, хотел улыбнуться, но в результате получился только тяжелый вздох. Он произнес с грустью в голосе:

— Боюсь, что сегодня я уже вообще ничего не могу делать.

У Марии все внутри загорелось. Но она верила ему. Ярослав докончил мысль:

— Координационный комитет, тот твой заместитель директора… да и отец — все они хотят от меня того же самого. Только сегодня, Мария, я бы сделал это против своей воли. В данном случае я не могу это повторить. А что самое ужасное… сегодня… — Он запнулся. К его глазам подступали слезы. Усилием воли он сдержал их. — Это начинает попахивать… — Ярослав хотел сказать «кровью», но он уже давно научился зачеркивать сильные слова. — Я боюсь! — договорил он и склонил голову.

Вацлав оставил Милене у зеркала в прихожей записку, в которой сообщал, где он и когда вернется, и сел в «эмбечку». Он ехал по городу в направлении радиостудии. Улицы были наполовину пусты: наступил период летних отпусков. Бросалось в глаза большое количество стоявших и проезжавших мимо машин с западными номерами. Но все это на фоне возбужденности Вацлава создавало у него впечатление оцепенения, усталости. Улицы словно были залиты прозрачным студнем. Нигде уже не видно столиков, на которых велся сбор подписей под воззванием «Чиерна-над-Тисой — наша большая победа», а следующая волна давления только еще готовится. Тишина перед сменой погоды. Четырнадцатый съезд состоится уже через пару недель.

Неожиданно Вацлав осознал, что еще ничего не ел. Он свернул в узкую улочку к кафе. В помещении было полно народу, стоял невообразимый шум. Он расслышал несколько немецких гортанных выкриков. За ближайшим столом двое молодых людей в грязных свитерах, говорившие по-французски, ели рогалики, макая их в соус. Вацлав вышел на улицу. Через полчаса он будет у Марии, как и обещал, а вечером поест у отца в Бржезанах, поубавит немного его запасы сыров и копченого мяса.

Мария настороженно ждала дверного звонка. Она хотела сама встретить Вацлава.

Неожиданно у них в комнате взметнулась волна непонимания. Пан Гавличек, офицер в отставке, ни с того ни с сего начал утверждать, что все офицеры — дармоеды, а старый Алоис, который уважение к военной форме считал составной частью хорошего воспитания, начал защищать офицеров всех времен.

Вот в эту атмосферу и попал Вацлав в форме подполковника военной авиации.

Пан Гавличек моментально встал (он все же пил не так безрассудно, как Алоис), приложил растопыренную ладонь к плеши и скомандовал:

— Смирно! Докладываю, что и среди офицеров есть исключения. — Потом, словно по мановению волшебной палочки, он расслабился и совершенно трезвым голосом (хитрая лиса!) заговорил: — Я догадываюсь, что вы Вацлав Пешек, товарищ подполковник. Я же дотянул только до капитана. Могу вас заверить, хотя я и говорил здесь, что офицеры — дармоеды, среди них мне известны два исключения! Вы и я! — И он засмеялся теперь уже пьяным голосом.

Вацлав с удивлением смотрел на происходящее. Рядом с ним стоял бледный Ярослав.

Алоис тоже попытался встать, но это ему не удалось, и он остался сидеть в таком положении, в каком и упал на стул. Свою неудачу он компенсировал так: