Палец на спуске - Страница 19

— Все, что я теперь скажу, будет моими и только-моими измышлениями. Дело в том, что пан Гавличек не хочет быть… нескромным, правильно я говорю, пан Гавличек? — Он заговорщически засмеялся. — Пан Гавличек совершенно определенно сказал, что это позор. Я имею в виду выступление Якуба. И я, Алоис Машин, спрашиваю: что сделает Ярослав Машин, чтобы не было этого позора? Я, Алоис Машин, говорю, что мой сын Ярослав Машин знает очень хорошо, как надо поступить, чтобы избежать позора, потому что он уже научен жизнью. Как говорится, что пожнешь смолоду… — Он опять довольно рассмеялся, не докончив предложения.

У Ярослава возникло желание закричать: «Отрекаюсь от всех вас! И здесь, и на радио, сегодня и навеки!» Но он молчал. Он чувствовал себя как испуганная кошка, загнанная под диван.

Снова характерный звук ножа, воткнувшегося в доску возле виска…

Он заставил себя улыбнуться, показывая, что считает все это шуткой, потом встал и вышел на кухню. Мария пошла за ним. Он сел на стул между холодильником и столом и засмотрелся на газовую плиту. Мария стояла опершись о кухонный шкаф и глядя на Ярослава.

Неожиданно тишину на кухне нарушил следующий телефонный монолог, долетевший к ним из коридора:

— Это вы, пан учитель? Хорошо, что вы дали мне свой телефонный номер. И очень кстати, что вы дома. Я уже обдумал ваши слова и хочу предложить вам такой план. Что, если бы вы завтра во второй половине дня приехали в Бржезаны? Это совсем недалеко отсюда, меньше часа езды автобусом. А я между тем обежал бы всех тех, о ком вы говорили… Конечно, они обязательно будут, я уже все обдумал. Встретиться можно в пивной…

— С кем это он говорил? — спросила Мария, когда Алоис кончил говорить и со смехом ушел в комнату.

— С паном Беранеком.

— Кто это?

— Бывший учитель. Шесть лет провел в тюрьме. Теперь член районного комитета.

— Как с ним познакомился твой отец?

— Он тоже был в радиостудии…

Пройдет некоторое время, прежде чем новая действительность врежется в сознание Марии.

РАДУЖНОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

Якуб сидел за столом у окна, вертя в руках длинный костяной мундштук. Тонкая густая тень падала от мундштука на стену, и, как только она исчезала, Якуб снова поворачивал его так, чтобы тень появилась. По ней Якуб следил за временем. Некоторые люди не знают, что солнце быстро бежит по небосводу, а порой даже скачет. Если внимательно и терпеливо следить за границей света и тени, то можно даже невооруженным глазом заметить плавность этого движения. Стоит только немного засмотреться на противоположный склон, как граница света и тени сделает резкий скачок.

Земляника на противоположном склоне холма уже наливалась соком и тяжелела, наклоняясь к земле. Она словно впадала в сон. Якуб знал, что несколькими шагами выше, напротив ручья у небольшой скалы, он нашел бы первую ежевику — признак того, что осень уже готова постучать в дверь.

Бржезаны при этой летней суматохе остаются такими же, какими были всегда. Только разрытая земля означает, что действительно что-то случилось. Деревня выглядит вполне нормально. Но Якуб умеет хорошо слушать, и ему не надо прикладывать ухо к скале, чтобы узнать, что в глубине земли под камнями стало сухо и что колодцы тоже скоро начнут высыхать.

Только теперь Якуб спрашивает себя, чего, собственно, он добивался своим выступлением, чего он от этого ожидал. И только улыбается. Нет, решительно это не был заранее и основательно продуманный ход игрока на шахматной доске. Нет, ум, конечно, не играл здесь главной роли. Но человеческое сознание — это далеко не один только ум.

Якуб не упрекает себя за, то, что поступил именно так. Но какой это имело результат? Чего он ожидал и что из этого получилось?

Совесть у тебя, Якуб, чиста. Но откуда тогда чувство неуверенности и неудовлетворенности? Откуда взялось это мутное, потрескавшееся зеркало, в котором расплывается щедрая богатая природа и появляется бесплодная почва?

Как будто все это было страшно давно…

Засмотревшись в окно на побеленную стенку, Якуб забыл подвинуть свой костяной мундштук за тенью. В голове его была удивительная пустота. У него было такое чувство, что вообще ничего не случилось, что все волнения напрасны, что все это бессодержательно и ничтожно.

Ему захотелось вздремнуть. Толстая такса Якуба вылезла из ящика, стоявшего рядом с печкой, приплелась к хозяину и легла под столом на его комнатные тапочки. Якуб положил голову на руки, лежащие на столе, и перестал раздумывать. Он прислушивался к собственному дыханию. Он отдыхал в дремоте.

Неожиданно Лесан под столом тявкнул один раз. Это означало, что кто-то стоит у ворот. Якуб поднял голову, выпрямился и глянул в окно. Опершись одной рукой о забор, у ворот спокойно ждал почтальон Кабоурек. Прищурив глаза, он осматривал палисадник Якуба и всю чепуху, которую старик там выращивает на потеху всему селу: черный корень, арнику, а также несколько кустов картофеля, будто бы для украшения.

— Заходи, Войтеш! — крикнул Якуб с порога, и почтальон Кабоурек улыбнулся, хотя то, о чем они будут разговаривать, было далеко не смешным. По этому «Войтеш» еще пятьдесят лет назад можно было сразу узнать, из какой деревни происходит тот, кто так смешно шепелявит. Сегодня уже все перемешалось, а у Якуба это осталось скорее всего как странная наследственность от своего отца-бродяги.

— Я несу тебе телеграмму, Якуб.

Ну вот еще! Якуб оказался в такой ситуации, когда не знаешь, что делать. Он уже давно пришел к выводу, что телеграммы — это дурацкая бессмыслица, потому что она ничего никогда не убыстряет, а только нервирует человека. Как бороться против такой вот цивилизованной извращенности? Просто не обращать внимания.