Однако какая же это победа? Алоис посмеялся над Якубом. Он знал увлечение друга кузнечным делом, но иногда запальчиво возражал, когда Якуб рассказывал ему о чудесах, которые могут делать древесный уголь, поток воздуха и кузнечная кувалда, хотя прекрасно разбирался в этом, так же, как и в своих странных и причудливых снах.
Якуб нахмурился. Впервые он серьезно обиделся на Алоиса.
— А что ты будешь делать? Тебе ведь тоже исполнится четырнадцать. — Глаза Алоиса заблестели:
— Сгружать навоз и запрягать лошадей. Наш кучер тоже, видно, пойдет на войну, тогда я, может, займу его место.
Якуб пожелал этого Алоису от всего сердца, но чего-то все-таки испугался. Алоис ведь хочет, чтобы их кучер ушел на войну… Сразу Якуб это до конца не осознал, но у него возникло ощущение, что все дни, которые он прожил с Алоисом и которых было немало, стали теперь только тем, о чем говорят: «Что было, то прошло».
Алоис разговорился:
— Знаешь, что означает быть кучером, настоящим кучером? Не только свозить зерно, дрова и навоз. Это означает ездить в город. На ярмарку. На станцию. Объезжать хорошие мельницы. И когда господский кучер входит в трактир, в руках у него бич, а на голове — шляпа… Вот!
— Я желаю тебе этого, Лойза! И я также буду рад, если добьюсь своего.
По дороге домой Якуб зашел на кузницу. Она стояла пустая и холодная. Через закопченные окна можно было увидеть черные стены. Якуб разглядел висящие на стене молоты и дуги подков над потрескавшимися мехами.
Остывшая в самый полдень кузница — к несчастью.
И кузнец Якеш собирался на войну. На фоне черной стены кузницы Якуб вдруг увидел странную усмешку Алоиса.
Алоис Машин, который до сих пор сидел наклонившись, глядя на свои сцепленные между колен пальцы, выпрямился.
Якуб улыбнулся. Чуть-чуть, так, что этого не заметили даже те, кто сидел ближе всего к нему. Будто одним рывком с чего-то страшно таинственного было сброшено покрывало, и все стало на свои места. Не было даже необходимости внимательно рассматривать боязливо бегающие глаза, а сегодня к тому же еще жаждущие чего-то необычного.
Он отпил воды и сказал:
— Вон тот человек разрешил мне говорить. Хорошо, спасибо. Но где микрофон?
Несколько человек рассмеялись, большинство же предпочли молчаливо переваривать эту неповторимую неподготовленную шутку.
Молодой человек из первого ряда, который привлек его внимание особым мечтательным взглядом, встал, еле сдерживая смех, но все же уважительным тоном ответил:
— Моя фамилия Фулин, пан Пешек… Это помещение сравнительно небольшое, а цветы делают акустику отличной. Вас хорошо будет слышно и без микрофона.
Однако человек, который ввел Якуба, взмахом руки восстановил тишину на тот случай, если бы молодой человек захотел продолжать.
— Да, ваш вопрос справедлив. Вы просили дать вам возможность выступить по радио. Разумеется, вы будете иметь такую возможность, но у нас здесь существуют определенные обычаи и правила. Все, что идет в эфир, предварительно должно хотя бы немного проверяться. Когда я с вами говорил по телефону, вы отвергли предложение предварительно записаться на магнитофонную пленку. Ну что ж, у вас есть право не доверять нам, мы хорошо знаем, как лучше склеить или вырезать пленку. — Эти слова вызвали веселое оживление в зале. — Но согласитесь, что за передачу по радио несем ответственность мы, хотя ни в коей мере не хотим диктовать вам, что нужно говорить. Мы только хотим узнать это заранее.
У Якуба от этой длинной речи едва не закружилась голова, но он признал, что в общем этот человек прав. Он только подумал: «И для этого вас тут должно быть тридцать человек, и для этого здесь должен быть Лойза…» Но Якуб не сказал ни слова, и человек продолжал:
— По телефону вы говорили, что вы старый коммунист и не согласны с тем, что происходит сегодня. Но, пан Пешек, мы здесь тоже в основном коммунисты. И также кое с чем не согласны. Могли бы вы поподробнее сказать нам: с чем не согласны вы?
Якуб с удовольствием посмеялся бы над этой прелестной формулировкой: «Мы здесь тоже в основном коммунисты», но на это уже не оставалось времени. Шпаги скрестились. Было ясно, что из этой ситуации выкрутиться нелегко, но говорить надо.
— Я скажу это просто. Мне не нравится, что вы клевещете на все, что мы сделали после Февраля, и что вы клевещете на Советский Союз.
Это было сказано столь кратко и четко, что большинству слушателей, к кому относилось это обвинение, стало ясно, что с этим деревенским стариком будет очень трудно завязать дискуссию о сложностях процесса возрождения. К счастью, никакой такой дискуссии на сегодня не планировали.
Человек с приятным лицом проговорил после нескольких секунд молчания:
— Это все, пан Пешек?
— А что, разве этого мало?
— Ну, смотря как к этому подойти. Обвинение серьезное, но вам надо это доказать. Вы действительно уверены, что все обстоит так, а не иначе?
— А как может быть иначе?
В третьем ряду поднялась рука, раздался приятный голос:
— Не согласен с формулировкой! Это нечестно!.. Зачем пан Пешек будет здесь доказывать, что мы клевещем на все, что было сделано после Февраля? Он пришел сюда не для этого и наверняка к этому не готов. Давайте сделаем наоборот и будем говорить конкретнее. Пусть пан Пешек сначала расскажет нам о том, что с того Февраля сделал он сам. Он лично. Уж это он наверняка знает наизусть.
У Якуба неожиданно возникло чувство, что оба косогора, между которыми протекает ручей и на берегу которого стоит его дом, начали постепенно сближаться. У него нет привычки говорить о своих заслугах и даже вообще вспоминать о них. Да и какие это заслуги! К чему его хотят подвести? Почему он должен упорно раздумывать, как при игре в шахматы? Он же хотел высказать от сердца…